ОПОЗДАЛА
МАШИНА...
Телеграмма ждала меня двое суток.
Кто же знал? Я вообще удивилась, что они
догадались меня позвать. "Костя умер. Похороны
16-го". Костя - это мой непутевый папашка.
Которого я абсолютно не помню - даже несмотря на
парочку сохранившихся фотографий. Папашка пил,
кого-то бил и почти безвылазно сидел в тюрьмах. Я
от него даже открытки к дню рождения не видала.
Короче - обыкновенный папа, ничего
сверхъестественного. И все же, обнаружив в
дверной щели почтовый квиток с просьбой
позвонить или зайти на почту, я позвонила. И,
повесив трубку, сразу деловито набрала номер
автовокзала. Ближайший автобус шел только
следующим утром, как раз 16-го. Скорее всего я не
успею. Ну и ладно, все равно поеду - и пускай ему
будет стыдно...
На следующий день, выискивая мутным взором,
куда бы блевануть не слишком вызывающе, я
выперлась из вонючего автбуса, проклиная
шутников, помирающих непременно в
тридцатиградусную жару. Какой-то алкаш,
растопырив руки, кинулся ко мне с радостным
воплем: "Сестренка! Горе-то какое!" "Да,
хорошего мало" -смиренно ответила я, доставая
из сумки бутылку, бутылка перекочевала в
голодный карман обретенного братца и мы
двинулись к дому. Во дворе паслось несколько
мужиков. Не найдя в их лицах никаких признаков
родства, я вошла в дом. Братец, со значением
глянув на мужиков, приотстал...
Свою тетку, ейного мужа и двоюродную сестру я
вычислила сразу, несмотря на то, что в последний
раз видела их тридцать лет назад. Все они до одури
были похожи на моего папаню. Того самого,
которого я в упор не помнила. Гроб еще не увезли -
запаздывала из соседней деревни колхозная
машина. Дядя Саша, тихий как всегда /не знаю,
откуда я вспомнила, что он всегда тихий/
безнадежно махал руками у гроба. Он пытался
отогнать мух.
Тетушка, дождавши, когда я с минуту постою при
покойнике, повела меня в кухню - перекусить с
дорожки. Мне не перекусывалось, но пить хотелось
по страшной силе. Машина все не появлялась.
Подошла сестра, о чем-то прокричав с крыльца
брату-алкашу и его приятелям. Заходили еще
какие-то старушки. Толстая баба лет пятидесяти
пяти оказалась еще одной сестрой, кажется тоже
двоюродной, и ,две ее блёклые дочки со своими
половинами, и дочки дочек, стало быть, внучки мои
хрен знает сколькоюродные, и через годок-другой
быть мне, как пить дать, в прабабках, сороковник
не разменяв - потому как внучки-то уже того,
созрели уже вполне для такой подлянки. Машина все
не ехала.
Слово за слово - да о попе здешнем. Вот,
дорогая ты моя, отказался поп-то нам батьку
твоего отпевать. Ну и что, что крещеный - в
церковь-де не ходил /а кто из пьяни нашей
ходит-то?/, не исповедывался /а кто из них
исповедуется-то?/, не причащался /а кто
причащается-то здеся? токо бабки одни, типа вот
меня/. Ну, и отказал, как ни просили. То есть как
это отказал? - говорю, порываясь тотчас нестись к
попу чинодралу правду-матку оперировать. То есть
это сколько же я выпила с дорожки? Не знаю, не
считала. Но поп-хитрован, фарисей и книжник
чортов, обезопасился недурно - церковь в десяти
километрах, и он - в десяти. Замаешься по жаре-то
бегать! Как же так, говорю, в последней благодати
отказал? В последней - бедному папочке, всю жизнь
по тюрьмам, без любви да ласки, а? Значит так... Так
значит, тетя любимая, сестры дорогие, племянники,
племянницы и юродные внуки! Так значит, соседушки
дорогие! Свечки есть? Будем отпевать!
А разве можно? У нас - можно. А последнюю благодать
- даже нужно. У нас строго - папашку не отпел - и
всё, задница, геенна огненная безо всяких
"но". Это у кого же? да как же, я разве не
говорила? У нас христианская церковь сораспятого
разбойника. Ну, того, который "помяни меня.
Господи, в царствии Своем". Это секта, что ли?
Почему секта? - говорю, - церковь такая! Церковь
-это хорошо, успокаивается тетушка. А
православная? да, говорю, самая что ни на есть, всё
по святым отцам - в последней благодати не
отказывать и тэ дэ и тэ пэ... Так что извините
великодушно, а должна я папу родного проводить,
как положено. Свечу мне надо, и Библию, и икону
надо. Свечи у тетушки по причине дурацкого
электричества нашлись. Одна из старушек
засеменила через дорогу за иконой. Библии не было
ни у кого. Ну, на нет и суда нет, придется так... А
машина все не едет и не едет - как чует.
Я выползла из-за стола. Под тетушкин шепот
присел в уголке умаявшийся руками махать всегда
тихий дядя Саша. Пока я деловито приклепывала
свечки к углам гроба, подшелестела бабанька с
иконой. Икону я положила у покойника в головах. Ну
вот - свечи горят, икона лежит... Мухи замерли.
Проводим же, добрые христиане, в последний
путь нашего брата во Христе, раба Божьего
Константина, не праведника, не подвижника, не
мужа и даже не отца /да, пусть даже и не отца!/, но
более того - блудного сына, к которому, почем нам
знать, может за мгновение до смерти протянул
Господь свою милосердную ладонь. Откуда нам
знать? Безгранично милосердие Господне,
непостижим ход Его мыслей, не правда ли,
христиане добрые? Стыдно было бы нам и не
простительно вот здесь, у врат, можно сказать,
смерти, не забыть все обиды, нанесенные нам
покойным при жизни, и не вспомнить все то хорошее,
что мы видели от него - пусть даже этого хорошего
было кот наплакал!Разве не была его жизнь чередой
скорбей? Разве можем мы, люди, знать, почему он
пил, бил, не ходил на исповедь и не причащался?
Возможно, ему многое было дано от Бога, а стало
быть, и ангел падший обратил на него особое,
пристальное внимание? Возможно, тысячи бесов
ежедневно, ежечасно, из года в год атаковали
бедную душу покойного? Почем нам знать? Возможно,
в жизни его искушений было больше, чем у всех нас,
вместе взятых? И тогда пусть первым бросит в него
камень кто? Кто из нас? Не оставим же брата нашего
без надежды - да, понадеемся здесь, сейчас, перед
лицом, так сказать, самого важного события в
жизни человека, перед лицом... нет, перед нагло
ухмыляющейся образиной смерти - понадеемся на
милость Господню к нашему несчастному брату во
Христе. Дадим бесам по жадным рукам и вослед
героическому апостолу спросим: ну, смерть, и где
же твое жало? Попросим же Господа: яви свою
милость! Если была в душе раба Твоего хоть одна
искра разумения, если даже один всего раз в своей
земной жизни он сожалел о содеянном, - а мы верим,
что сожалел, - помяни его. Господи, в царствии
Твоем! И даже если не сожалел - помяни все равно,
жалости нашей ради. Аминь. И тут за окном наконец
рявкнул колхозный грузовик. |