УБИТЬ МУЖА

  Я убила мужа.
  Кажется, нужно "содрогнуться от ужаса содеянного"? Но я почему-то не содрогаюсь. Мне его жаль. Если бы не эта жалость, я бы, конечно, не стала убивать. Много лет он буквально гнил у меня на глазах. Почему я так долго ждала? На что надеялась?
  Надо сказать, до сего дня я ни разу не сподобилась не то что убить - пальцем кого тронуть. Ни разу в жизни я не ударила человека. Будь он даже насильник, так же похожий на гомо сапиенс, как я - на Богоматерь.
  А сегодня утром я насыпала в кофе мужа цианид, поставила перед разложившимся образом убийственное пойло и с чувством выполненного долга заперлась в ванной. Мне не хотелось смотреть, как он будет корчиться - я тысячу раз видела это в кино.
  Я включила душ. Разделась. Достала из шкафчика новый шампунь. Я купила его вчера, в самом дорогом парфюмерном магазине. Надо было видеть гримасу продавщицы - такие как я в их оазис никогда не заходят. Но я спокойно отдала кассирше свой двухнедельный заработок. Ни один мускул не дрогнул на моем беззубом лице. Я заслужила этот праздник. Мы с мужем прожили вместе почти пятнадцать лет - шампунем "Василёк" такое не отмоешь...
  Я залезла под душ, открыла шампунь и предалась обонянию. Вот как пахнет в раю! Душа моя пела. Я пыталась вспомнить песни, которые любила в детстве. Слова с трудом выбирались из-под завалов неосуществленного. Ноты, придавленные руинами изломанного бытия, открывали глаза, морщились от боли и подавали слабые голоса радости: "Мы живы!" Я запела. Лилась вода. Я сделала это. Я смогла.
  Я мылась долго, очень долго. Пока не спела все песенки, какие знала. Допев последнюю, я выключила воду и занялась собой. Женщина в зеркале мне определенно нравилась. Да, я могла бы пойти за ней куда угодно, без тени сомнения. Женщина с такими глазами никогда не заведет тебя в дерьмо - если, конечно, ты сам этого не хочешь...
  Я вышла на кухню. Готовенькое тело лежало на полу. Кажется, я должна была испугаться и еще разок содрогнуться. "Извини, дорогой, здесь ты совершенно не к месту", - сказала я телу, перетаскивая его в спальню. "Прости, мышонок," - сказала я тому, кем когда-то был мой муж. Тому, кем он, скорее всего, никогда и не был. Тому, кем мог бы быть. Тому, кем он не стал.
  Я глянула в его перекошенное лицо. Даже в таком патологическом виде он выглядел куда симпатичнее, чем при жизни. В нем было какое-то почти человеческое страдание. При жизни, во всяком случае в последние годы, ничего человеческого в этом лице уже не наблюдалось...
  Я положила тело на кровать и занялась уборкой. Когда я закончила, за окном уже начинало темнеть. Я заварила кофеек /без цианида/. Пересчитала оставшиеся у меня деньги. Еще раз пересмотрела содержимое чемодана, собранного накануне. Глянула на часы - черт возьми, чуть не пропустила свой любимый сериал! Милый, милый Эркюль Пуаро! Почему я не Гастингс?
  Он уходил от меня раз десять. Он хлопал дверью, пьяно пискнув напоследок: "Сучка!" В череде уходов и приходов как-то случайно рождались дети. Робкими мышатами они сидели в уголке, научаясь мудрости, которую за деньги не купишь. Никто никому ничего не должен... "А я не обязан!" - сказал мой старший воспитательнице в детском саду. Она предложила ему научиться самому вытирать задницу. Символично, не правда ли?
  Я чувствую себя виноватой перед детьми. Мне следовало убить мужа уже тогда. Но сегодня я наконец себя прощаю. Уже стемнело. Пора.
  Интересно, как долго проваландаются наши героические менты, прежде чем скумекают, чьих это рук дело? Надейся на лучшее и готовься к худшему? Я готова. Нет, я не боюсь тюрьмы. Наверное это было бы тяжело, если бы не сознание выполненного долга. Я русская до тошноты, у нас пострадать за правое дело - предел мечтаний. И в жилах у нас не кровь, а сплошная эпическая атараксия. Нет, я не боюсь тюрьмы. Но перед подвигом я хотела бы еще немного побыть одна.
  Он все время застил мне свет. Я забыла вкус собственной жизни. Он бросал меня на сносях - я думала о нем. Он возвращался, стоило мне только начать приходить в себя, - и я снова думала о нем. Пятнадцать лет я задыхалась. Из зеркал на меня смотрела заезженная лошадка с тусклыми глазами обреченной скотины. Да, мне необходимо отдышаться.
  Я закрыла дверь. На кухонном столе остался подарочек для ментов. Слюнявое послание покойника к некоей Лилечке /тоже мне Маяковский!/, в котором на десяти листах расписаны муки воспаленной пятидесятилетней плоти и еще на пяти - грубые намеки на свидание в мире ином... Если она не даст.
  За пятнадцать лет я по уши начиталась подобных сочинений. Обычно он просто не успевал их отправлять - его "воспаленная плоть" меняла курс со скоростью взбесившегося под шквальным ветром флюгера... Да, подарочек не Бог весть что. Но насколько я знаю, эти мальчата с оловянными глазами спят и видят, как бы ухватиться хоть за малейшую возможность не делать ничего. Нет, не думаю, что все они поголовно идиоты. Я допускаю, что хоть один из них без труда допрет: такие гнилые Субъекты, как мой муж, никогда не накладывают на себя руки... Но работа не волк -в лес не убежит. Умник подошьет эту "поэму экстаза" в дело и, возможно, поблагодарит меня в душе за подарок.
  Буря страстей... Даже в лучшие времена этой бури хватало максимум на пять минут. Уму непостижимо, как мы умудрялись заделать столько детей. Девять абортов - и малый остаток. Какими они были, эти неродившиеся дети? Они всегда со мной. Вечно молодые. Ха-ха.
  Два часа до поезда. Завтра утром я увижу свою мать и мальчиков. Хорошо, что август в этом году выдался холодный. Он еще нескоро начнет вонять. У меня при любом раскладе куча времени. Никогда у меня не было так много времени...
  Каждое лето, отвозя детей на каникулы в деревню, я гадаю, какими они будут по возвращении. Они так быстро растут... Теперь уже никто не будет учить их десять месяцев в году, что дело мужчины - гадить, а дело женщины - ходить за ним с половой тряпкой. Моему старшему - четырнадцать. Боюсь, я его уже потеряла. Младшему - семь. И ему я немного завидую - какая ясная жизнь впереди!
  Мы наденем тяжелые черные сапоги, возьмем корзины и пойдем в лес. Возьмем с собою термос, и вареных яиц, и бутербродов с колбасой, и просто хлеба - много, много хлеба! Будем сучковатыми палками ворошить прошлогоднюю листву, и аукаться, и дивиться великанским мухоморам. А потом где-нибудь на опушке устроим бесшабашный пикничок... "Что это ты такая веселая?" - подозрительно спросит моя пронзительная мать. "Да так, - отвечу я ей, - весело почему-то!"